Фантастические тетради - Страница 253

253

— Он мстит богам, — настаивал Логан, — думаешь, для чего он это затеял? И дед его, и отец — все они замышляли летописание с единственной целью — насолить богам. Все они были богопротивниками и тиранами, всем им мешали прики. Все они считали себя дикими богами и желали править во всех землях единолично. После падения Анголеи они почувствовали силу — поэтому собирали писарей. Может, ему удастся подчинить босиан, но ингурейские цари сожрут его с костями. Думаешь, ему нужна «молния Босиафа»? Как бы не так! Если Ингурею не зальет вода, он переберется царствовать в подземелья, а если зальет — его выруб будет единственным островом в океане.

Махол рассмеялся еще больше.

— Бароль? Царь Ингуреи?.. А случись на небе пожар — ты пустишь богов «царствовать» в свою прику?

— Ах ты, старый верблюд, — покачал головой Логан. Махол развернул перед ним карту материка с расчерченными по ней полосами новых земель, тянущимися от выруба до Косогорья, с озерами, реками и приками в виде ингурейских жертвенных постаментов.

— Здесь земли отца Клиса, — показал он, — а здесь… место, с которого он отправил в рай своего единственного отпрыска.

— В рай? — переспросил Логан.

— Ну да, в рай. Такая честь только для принца — жить среди богов в садах, благоухающих ароматами, где много света и воздуха. Должно быть, прадед Клиса рассказывал внукам легенду о том, как боги вывернули планету наизнанку и загнали в ее недра всех посягателей на их божественный покой. Представь себе, как ингурейский царь теперь доволен судьбою отпрыска!

— Который в раю?! — воскликнул Логан, и грусть-тоска улетела прочь, разгладив морщины на его страдальческом богомольном лбу. — В раю? Боги мои! В раю! — и он разразился хохотом, от которого на мгновенье замерло все вокруг, даже булькающая в чане смола вдруг затихла, будто уступила слово чему-то жизнеутверждающему на фоне сплошного серого уныния будней летописцев.

Глава 12

На первой прогулке Клис, едва выбравшись из мешка, понюхал воздух и ощупал ремень на пояснице.

— Очень интересно, — спросил Бароль, — чем же, по-твоему, свет отличается от темноты?

— Свет мокрый, — ответил Клис и поднял вверх заплывшие бельмом глаза.

Если о свойствах света принц имел представление весьма приблизительное, то эпицентр звука определял без ошибки.

— Страшно?

— Привыкну, — ответил Клис.

— К чему? К жизни без стен и потолка? Разве к этому можно привыкнуть? Разве это нормально?

— Для жизни — нет, для смерти — да. — Принц лег на мокрую траву, Бароль отпустил поводок и фарианский «пантеон» обступил кольцом жертвопринесенного. Ингуреец валялся на животе, обнюхивал примятые травинки «райского сада» и фыркал, если капли дождя попадали ему в ноздрю.

Молодой принц одинаково резво передвигался на ногах и на четвереньках. Он был способен прыгнуть выше головы Бароля и без промаха попадал камнем в цель, если по цели легонько постучать палочкой. Он изъяснялся предельно лаконично, но сообщал порой совершенно неожиданные вещи, из которых половину сочинял на ходу, а другую половину сильно приукрашивал, будто чувствовал ответственность за все племя и стыдился истинного положения дел. «Вода боится пещерных духов, поэтому не идет вниз, — объяснял Клис, — она стоит у черты. За ней — ничто».

— Что значит «стоит»? — удивился Бароль.

Клис обвел ладонью воображаемую вертикальную стену.

— А что за духи?

— Предки или потомки, — объяснил Клис, — вертикальная вода — это смерть.

— Прямо так и стоит? — сомневался рыжий математик. — Не падает?

— Мертвая вода всегда стоит у черты, — философски отвечал Клис.

— А живая?

Принц поворачивал нос в сторону сомневающегося фарианина и сильно втягивал в воздух.

— Живая — падает, — объяснял он, словно растолковывал очевидные вещи умственно отсталому соплеменнику.

В первый же день прогулки, ползая на четвереньках по размытой песчаной ложбине, он несколько раз повторил схему подземных пустот, которые, по его живому масштабу, исчисляемому в локтях и запястьях, охватывали половину материка. Широкие коридоры, будто смятые складки планетарной коры, уходили на такую чудовищную глубину, что, не бойся вода пещерных духов, — планета была бы спасена от наводнения. Каждая новая схема была идеально сориентирована по сторонам света и до деталей совпадала с первой топографической мазней, которую ингуреец исполнил на листе пергамента вымоченным в чернильнице пальцем и которую дед Махол тут же наложил на старую анголейскую карту. Жерла преисподней, все до последних, поросших мхом заброшенных косогорских колодцев, совпали с оригиналом, как звездная карта, наложенная на ночной небосвод. И все-таки Бароль не верил ни единой прочерченной борозде. Хуже того, сам не мог понять почему. Клис рисовал одно и то же снова и снова. Показывал течение подземных рек и высоту сталактитовых пещер, к стенам которых прилипают кислые пиявки, мягкие и мясистые, толщиной в палец. Рассказывал, какие грибы растут на мокрых стенах верхней галереи, где ловкие ингурейцы то и дело откапывают сладкие корешки; объяснял, где и как можно греть живот после еды в лужах у горячих ключей. Клис утверждал, что знает об Ингурее все, но о «молнии Босиафа» не было сказано ни слова.

Напрасно Бароль день за днем таскал принца на свет, восстанавливая детали размытых на песке чертежей и, заставляя его снова путешествовать под сладкими корнями лесных зарослей, под брюхом косогорских болот, заглядывать в каждую шахту и впадину. Ничего привлекательнее личинок орехового червяка в тех местах для Клиса не существовало. Да и принцем он оказался никудышным — всего-то сыном главаря одной из банд, которые сотнями кочуют туда-сюда, устраивая междусобные стычки и открывая новые пещеры для обитания.

253