Фантастические тетради - Страница 252

252

— Ты молод и не знаешь, — упорствовал Логан, — что всякая тварь от боли теряет рассудок. Его надо унести от выруба подальше, иначе он заразит всех нас…

— Идем со мной, — предложил Фальк, — сам увидишь… Если, конечно, не боишься.

Логан от волнения стал топтаться на месте и подозрительно оглядываться по сторонам.

— А ты удержишь его?

Фальк вырвал из рук богомола подол своего плаща и пошагал наверх.

Заперев коридор на засов, Логан вслед за Фальком приблизился к двери каморки и спрятался за его спиной. Фальк развинтил замок и, открыв наблюдательное окошко, постучал по нему пальцем.

— Клис! Открой мне, сними крючок, — он поставил на окошко кубик печенья и стал ждать.

Скоро из темноты покоя, без единого шороха, высунулся толстый волосатый палец, вонзил коготь в печенье так глубоко, что выступил сок от начинки, и столь же бесшумно исчез вместе с лакомством. Логан попятился. Ни крика, ни воя, ни хруста, ни чавканья — мертвая тишина, в которой слышен только дождь и то лишь потому, что шумит в ушах даже в редкие часы сухой погоды. Фальк поднял лампу к окошку и положил еще кусочек. Все повторилось, тем же коричневым когтем, запачканным рыжей кашицей овощной начинки. После третьего кусочка печенья лязгнул внутренний засов, и Фальк погасил лампу. Логан покрылся мурашками.

— Мальчик слепой, — предупредил Фальк, — но слышит и чует.

— Надо бы, — заблеял Логан, — проверить замок… коридорный. — Он попятился к выходу, а Фальк толкнул вперед низкую дверь.

Подержавшись дрожащей рукой за засов, Логан нашел в себе смелости вернуться в покои слепого Клиса, которого фариане назвали принцем ингурейского подземелья. И которого Логан видел один раз в жизни и то не разглядел. Когда принц Клис корчился от боли в траве у жерла преисподней. Никто из очевидцев не мог понять причины его страданий; никто не верил, что это чудовище, которому было отказано в облике разумного существа, всерьез собирается выжить. Все свидетели в смиренном оцепенении ожидали конца, пока Бароль не сунул ингурейского выродка в мешок и не побрел в выруб. Мешок для ловли босиан имел необходимые атрибуты жизнеобеспечения в виде вентиляционных дыр, прогрызенных предыдущими жертвами. Из этих дыр торчали редкие волоски черной шерсти, похожие скорее на волосы, чем на звериную шкуру. Ингуреец оказался со всех сторон волосат. Он, презрев биологические потребности организма, заткнул своим мохнатым тельцем все дыры мешка и только вздрагивал, протяжно завывая. Может, учился обходиться без кислорода, может, смекнул, что у ангела смерти два крыла, и к своей неизвестной болезни решил добавить приступ удушья, чтобы легче вознестись к богам… Во всяком случае, Бароля кусать не пытался, словно ему вовсе было не до Бароля. Словно ничего вокруг себя не слышал и не замечал.

Тогда Логана сильно удивило телосложение этого ископаемого существа: оно было мелким и необычайно жилистым; имело настолько короткую шею, что проще сказать, ее вообще не было, зато предплечья и кисти рук были развиты необычайно мощно. Голова этого создания была неподвижно завернута вверх, словно оно никогда не имело нужды глядеть себе под ноги, и всю жизнь перемещалось на четвереньках. О том, что существо должно было мыслить и говорить, — не могло идти речи.

— Это он? — послышалось из глубины комнаты, как только Логан переступил порог. И это был отнюдь не голос Фалька. При всем желании Фальк не смог гнусавить таким тоненьким, въедливым голосочком, даже если бы его желание разыграть напуганного богомола одержало верх над совестью.

— Он, — подтвердил Фальк, и из мрака послышался легкий хруст и урчание, которое относилось скорее к съестным припасам, чем к посягательствам на хилые мощи сиятельного магистра.

Приглядевшись к темноте, Логан обнаружил странную картину: Фальк стоял в полный рост, скрестив на груди руки, а принц Клис сидел у его ног, прижимая голову коленями, и благоговейно пожирал пищу. Эта сцена в сознании Логана увязывалась скорее с древнеингурейскими рисунками ритуального поклонения божеству, которыми воины оскверняли прики пантеона, нежели с нормой поведения знатных особ, пусть даже не очень знатной породы.

— Хочешь, я попрошу его уйти? — спросил Фальк, и Логан, не дожидаясь ответа его ингурейского высочества, подхватил подол халата и ринулся прочь.

Дед Махол хохотал до хрипоты, слушая ужасы богомола.

— Я говорил Андролю, мир его праху: «Твой мальчишка доведет альбиан до апокалипсиса!» Клянусь богами, — восклицал Логан, — мне сразу не понравились его глаза. Андроль называл сына диким богом, а я говорил — диких богов не бывает. Боги есть мир и порядок. Он же никогда не хотел подчиниться рассудку. Что толку в ваших мемуарах? Бароль верит в то, что просмоленная древесина пролежит в горе миллионы лет? Если здесь что-то будет через миллионы лет — так это новый порядок, новые альбиане. Из вашей писанины можно будет разжечь костер. Божественный разум и вера — это все, что следует завещать потомкам, если Бароль не хочет, чтобы они повторили его судьбу. Я знаю, он верил богам, которые не были с ним любезны, верил в цивилизацию, которая оказалась сборищем тупых ублюдков; верил в себя, пока не понял, что схватился за непосильный груз, будь он хоть сто раз диким богом. Похоже, апокалипсис — его единственная истинная вера…

— Это, конечно, не мое дело, — ответил Махол, — но и я своей седой головой кое-что понимаю. Апокалипсис для него значит не больше, чем грязь под ногами. Думаю, он делает свое дело так же, как все… В Фарианских землях я слышал много небылиц про его отца и деда — все они были одержимы сочинять историю. Деду не повезло, время было тяжелое; отец не долго прожил, но уцелевших писарей искал во всех землях, а Бароль — такой уж есть… Отступать ему некуда, он делает то, что должен.

252