Фантастические тетради - Страница 227

227

— Он самый, — ответил Бароль.

— Это на нем исчезают старые дороги и появляются новые?

— Если б только дороги… — вздохнул Бароль, и Хун потащил к себе кусочек карты, но наткнулся на сердитый взгляд Олли.

Логан закрыл глаза и поднял над столом ладони, призывая присутствующих к тишине.

— Браться мои, — произнес он, — и сестры. Так поступать нельзя. Надо уметь договариваться. Этак вы все босианское племя без толку изведете. Они отличные проводники. Удивительное, врожденное чувство прики. Прежде чем изводить босиан, полезно подержать их вверх ногами. От этого, говорят, они начинают мыслить…

— Удивительно, — фыркнул Бароль, — часа не просидел в молельне, а боги уже успели на меня пожаловаться.

— Во-вторых, — продолжил Логан, не открывая глаз и не опуская на стол ладони, — выброси старые карты в печь, не тешь себя иллюзией. Анголея по горло в воде.

— По брюхо верблюду, — уточнил Бароль. — Эти дромадеры такие жирные, что без труда поплывут.

— Янца! — Логан приоткрыл один глаз. — Ты умеешь управлять плавучим верблюдом?

Янца растерялась.

— Они не обучены плавать.

Бароль опустил в чернильницу кусочек сала, которым обтирали старые перья, и легонько подтолкнул его пальцем.

— Где ты видела кусок жира, который утонул, не умеючи плавать?

— Они нахлебаются, пойдут ко дну и мы за ними, — испугалась Янца. — Только очень сильный порожний верблюд переплывает реку.

— Что ты хочешь найти в Анголее? — недоумевал богомол. — Зов предков лишил тебя рассудка? Настали времена, когда о собственной душе пора заботиться, а не о покойниках. Мир их праху.

— Моя душа себя в обиду не даст, — успокоил его Бароль.

— Душа бессовестной твари неуязвима, — согласился Логан. — Кого из пантеона ты считаешь своим покровителем, Фарея или Ангола?

— Хочу видеть, как они подерутся за право растерзать мою душу.

Логан презрительно фыркнул.

— Ты, Фальк, чистокровный фарианин.

Фальк безропотно согласился.

— Расскажи нам все, что ты знаешь о своем покровителе.

Фальк поглядел на Хуна, который также был чистокровным фарианином, но не нашел в нем ни капли участия.

— Я? — переспросил он, будто отвечал Махолу скверно выученный урок правописания. — О Фарее? Ну, допустим, то, что он покровительствует воздушным стихиям…

— И все?! — Логан обескуражено обвел глазами присутствующих. — И в этих бесчувственных недрах я должен пробудить молитву — песню надежды из глубины хаоса? Или вы решили, что в одиночку я смогу укрепить тот пустой сарай, который вы называете прикой? Ваш Фарей одним махом снесет его с горы, когда увидит, как я увещеваю его, в то время как вы этажом ниже богохульствуете и замышляете богопротивные дела. Ты, — указал он на Рыжего Олли, — безусловно, самутиец. Что ты знаешь о своем боге, кроме того, что он покровительствует воде?

— Расскажи, — толкнул его в бок Саим, — ту историю про отрока.

Олли ослепительно улыбнулся. С тех пор как Саим и Бароль вытащили его, несчастного самутийского математика, буквально из обеденного котла босиан, он улыбался часто, даже чаще чем надо, считал себя беспородным фарианином, а своего прежнего покровителя унижал публично, едва завидев на горизонте дождевую тучу.

— Я-то, конечно, расскажу, да их светлость магистр выдаст мне ключи от преисподней.

— Здесь я распоряжаюсь ключами от преисподней, — напомнил ему Бароль, — рассказывай, богомолам полезно знать правду о своих небесных собеседниках.

— Была однажды сильная засуха, — начал Олли, — прики тогда не строили, а собирались на горе все вместе, молились Самутину. В тот год долго молились. Головы поразбивали о камни. Вдруг видят — облако спускается. На облаке трон. На троне Самутин. Сидит, ноги свесил… и говорит: «Не пристало вам, бездельникам, лбы пустые о камни молотить. Шли бы к реке, накопали бы ила, высадили бы зерно и все такое… а уж тогда и за дождем приходили б…» И пошел-поехал: такие они сякие, то ему не нравится, это ему не годится, все грехи припомнил. Слушал его отрок. Слушал — не удержался. Растянул на пальцах жеваную тряпицу из стебля тягучей лианы, зарядил камешек и пульнул Самутину в глаз. Толпа молельников с колен на животы упала. Головы от страха не смеют поднять, а Самутин прикрыл глаза опахалом и затопал ногами по ступенькам трона, но ни слова не произнес, а из подбитого глаза брызнули слезы. Трон Самутина скрылся за облаками, а дождь разливался дни и ночи, пока грунтовые жабы не вылезли наружу из нор…

— Этим отроком был не твой дед? — спросил Махол у сияющего Бароля.

— У деда был меткий глаз, — согласился Бароль, — но в его время прики уже строили. К тому же трон — привилегия Фарея.

— Надеюсь, ты не веришь в этот вздор, — занервничал Логан.

— Ты же не заставишь нас молиться всем богам? Выбери того, кто покровительствует в дороге, — сказал Бароль.

— Именно заставлю. Иначе забудь о караване.

— Прекрасно, — Бароль оглядел своих подданных. — Кто добровольно возьмется упрашивать о милости Ингура? Не желаешь, ради общего дела, Махол? Больно охота посмотреть, как безрукий анголеец возносит молитвы божеству палачей.

— Ты ведешь себя как младенец! — воскликнул Логан. — Только богам известно, что во благо, а что во вред. Если два божества повздорили, то не из-за того, что один у другого украл верблюда.

— Они поспорили из-за конца света, — объяснил писарь.

— Дескать, во благо это будет альбианским тварям или во зло? — уточнил Бароль. — Всех, кого можно, — перерезать, а кто не дался — утопить.

227