— Там, наверху, — спросил он, — обитает племя людоедов?
— Вот именно, — подтвердил Голли и захохотал, — это племя называется «мой папаша». Они с Феликсом в прежние времена устроили здесь настоящие боевые действия. И дрались бы до сих пор, если б я не растащил их. Сейчас между ними дипломатическая война, но я люблю обоих. Я вообще люблю землян.
— За что? — удивился Альба.
— За что… — Голли задумался, пытаясь вникнуть в самую сердцевину этого неожиданного для него вопроса. Похоже, задуматься на эту тему ему пришлось впервые. — Они искренни. Самые искренние существа из всех, что я знаю. А я, поверь, повидал их немало, — важно произнес он и прибавил шагу по узкой кромке «пограничной полосы».
— Из-за чего же они дрались, твои земляне?
— Это длинная история, — отмахнулся Гренс. — Сначала они любили друг друга. Учились в одной школе, сидели за одной партой. Когда выросли, поняли, что стали совершенно разными людьми, но искренне желали друг другу добра… каждый по-своему. Началось с того, что Феликс не позволил отцу достойно умереть, как он выразился, «вытянул за шнурки с того света», когда отец уже морально был готов там остаться… морально и физически. Мой бедный отец до последнего момента не мог поверить, что это не Земля. А когда поверил, они рассорились насмерть. Феликс долго терпел, прощал, но не выдержал, после того как отец меня отлупил. С этого и началась война, то есть я хочу сказать, что они впервые подрались. Точнее, не подрались, это Феликс надавал отцу по мозгам и сказал: «Если ты еще раз посмеешь ударить ребенка, я перестану считать тебя человеком». Конечно, это было…
— Непедагогично, — помог ему Альба.
— Непедагогично, — согласился Голл, — может быть, но Феликс считал, что никто не вправе ударить существо, которое по каким-то моральным или физическим причинам не может ответить тем же. И меня воспитывал соответственно.
— Странно, нормальных землян как раз таки учат постоять за себя.
— Так то ж нормальных землян. А мне против отца руки распускать — нет! Вдруг зашибу насмерть? Что делать? Ты бы видел, как он вел себя в лаборатории в прошлый раз. Ты бы знал, как Феликсу было стыдно за него. Бионики сказали: «Хватит! Еще раз убьется, ты его сюда не тащи. Лучше закопай, как положено, и воткни осиновый кол». Но Ксарес запретил закапывать. У него на этот счет своя этика. Короче, паршивая может получиться ситуация, безвыходная… Когда отец захотел вернуться на Землю, его не пустили; когда отец захотел вернуться в Акрус, его опять не пустили; потом он сбежал в заповедник, обосновался там и запретил пересекать границу всем, особенно Феликсу.
— А ты?
— Я то здесь, то там… Не могу же я его бросить.
— С тех пор он больше тебя не бил?
— Как же… если бы! Я привык. Ему это для нервов полезно, а мне — вместо массажа. Главное, чтоб Феликс не знал. Они такие разные…
Альба на момент представил себе душераздирающую сцену побоища между Феликсом, олицетворявшим собой до сих пор одно сплошное спокойствие, и неизвестным ему монстром, засевшим в горах. На душе у него похолодело, а в голове образовалась полная каша. Голл Гренс на время замолчал, будто почувствовал, что его подопечному землянину понадобится время, чтобы справиться с новыми впечатлениями. Но дорога была долгой, тропа пошла на подъем, и с каждым шагом Альбе приходилось сильнее упираться в землю скользкими подошвами ботинок.
— Отец усыновил меня в 12 лет, по вашему земному календарю — больше двадцати лет тому назад.
— Я думал, мы ровесники, — удивился Альба.
— А мы ровесники. До 40 лет у акрусиан мальчишеский возраст. По крайней мере, так считает отец. Он был моим учителем в школе и еще в то время в Акрусе наделал скандалов. Представь себе, он заставлял своих учеников приходить к нему лично, рассаживал нас вокруг и рассказывал часами. Он терпеть не мог программ на мозговых стимуляторах и всегда говорил: «Только глядя в глаза, можно чему-то научить». Коллеги считали его ненормальным, а нам нравилось, хоть мы и отставали по времени, рисковали остаться недоучками. Я был самым бестолковым, самым младшим и самым худым учеником в этом классе. Сначала он меня жалел и подкармливал. Потом забрал к себе.
— Что он тебе преподавал?
— Генезис ранних акрусианских цивилизаций.
— Ты уверен, что он землянин?
Голли усмехнулся.
— Ты не видел моего отца. Тебе Феликс рассказывал что-нибудь о гуминомах?
— Нет.
— А свою историю в Ареале?
— Нет.
— Так что ж вы, молчали всю дорогу?
— Нет. Изучали его компьютер, но я не научился.
— Зря. Без этих, как ты выражаешься, компьютеров здесь, как на Земле без кислорода. Так и будешь всю жизнь сидеть в противогазе.
— Он сказал, что нормальным способом меня не научишь. Надо разбираться, что у меня с головой… будто бы это дурная наследственность от отца, которому он много чем обязан, поэтому постарается мне помочь. Я и сам знаю, что это от отца… Но чем Феликс ему обязан, не знаю.
Голли ничего не ответил, и Альба, выждав время, перешел в лобовую атаку.
— Мне никто никогда ничего не рассказывал о моем настоящем отце. Прожив 18 лет, я впервые встретил человека, который признался в том, что был знаком с ним. Ты второй, и тоже молчишь…
— Я видел его мельком один раз, — ответил Голл, — в Акрусе, когда Феликс из-за меня слетел с вышки и поломал себе кости. Твой отец кричал ему: «Либо крылья, либо мозги, — что-то надо иметь, прежде чем лазать так высоко». И то я сам не слышал, но Суф потом любил вспоминать… Мой отец тоже видел его мельком. Тебе надо расспрашивать Феликса или Суфа, кроме них, тебе никто о нем не расскажет. Я могу сказать только, что ты совершенно на него не похож… да ты и не можешь быть похож на него.