Фантастические тетради - Страница 148

148

— Почему? Он не был человеком?

— Я этого не говорил…

— Я так и знал.

— Что ты знал? — возмутился Голли. — Что ты вообще можешь знать, покуда я не проболтаюсь? Ты думаешь, я такой болтун? Феликс сам просил вводить тебя в курс дела, только постепенно.

— Кем был мой отец? Я так и не понял…

— Спрашивай Суфа. Он единственный любит рассуждать на эту тему.

Альба задумался.

— По-моему, про Суфа я уже что-то слышал…

— Ничего удивительного. Во всем ЦИФе только и разговоров, что про Суфа. Он здесь единственный приличный навигатор, который не отказывается от авантюр. Его бы в первую очередь стоило расспросить про Латина. Он такой же болтун, как и я, Феликса ни капли не боится, и ему на всех нас наплевать.

— Он тоже акрусианин?

— Ботриш. Селекционное поколение Коруна, почти оптимал.

— Это мне ни о чем не говорит.

— Если б ты не упрямился и освоил компьютеры Феликса, тебе бы стало проще жить. Я бывал в Коруне и вот что должен сказать: никогда не связывайся с ботришами. Они хитры, упрямы и все как один ворюги — это у них в крови, от этого они особенно сообразительны и нахальны, будто цивилизация их не коснулась. Но Суф — совершенно другое дело. Честнейший, порядочнейший, бескорыстнейший гуманоид. К тому же он мой учитель, и я люблю его не меньше, чем Феликса и отца. — После такой тирады Голли притормозил и задумался, все ли лестные эпитеты он употребил на описание Суфа? Может, некоторые все же стоило приберечь на случай, если Альбе действительно придется с ним познакомиться. — Вот еще, — вспомнил он, — пока не забыл. Суф понимает по-русски… так уж вышло. Хотя говорит с каждым годом все хуже, но ты его не провоцируй. У нас на это дело табу. Любой другой язык подойдет, только не русский.

— Почему? — удивился Альба.

— Он сквернословит, — с сожалением произнес Голл. — Это свойство в нем неистребимо. Знает-то всего штук пять бранных слов, но такие кренделя заворачивает, что Феликс и тот краснеет. А я понятия не имею, как это интерпретировать.

— Я тебе все интерпретирую, если расскажешь про отца.

— Ну нет! Пусть Феликс сам расскажет. Или Баю, или Ксарес…

— Ксарес не захотел даже поздороваться со мной.

— Ты же обозвал его «мама дорогая».

— Ой, да… — спохватился Альба, — но он не мог это слышать.

— Здесь тебе не Земля, а Ксар тебе не человек.

— А кто?

— Извини, он не фактуриал, чтобы иметь родословную. Он наш шеф, наша «мама дорогая» и все, что ты видишь вокруг себя, — его работа: горы, почва, солнце, наконец, только растительность Суф с Земли… позаимствовал. — Голли присел на корточки, чтобы лучше разглядеть желтый шар, сверкающий в кроне деревьев. — Эта планета расположена далеко от светила, и, чтобы мы могли на ней жить, Ксару пришлось весь материк накрыть несколькими слоями купола. — Голл вычертил веточкой на влажном песке примерный рельеф материка. — Это один слой купола… это другой… здесь температурный баланс…здесь галерея световращения. Как на Земле, только звезд по ночам не бывает. Отсюда… вниз идут шахты лабораторных площадок, когда-нибудь я все тебе покажу. А на орбите растянут защитный экран, поэтому с планеты большие корабли не стартуют.

Альба лишь хлопал глазами и крутил головой, пока Голли не закончил чертеж и не поднял на него фиолетовый взгляд.

— Понятно немножко?

— Немножко, — вздохнул Альба, и они двинулись дальше.

К сумеркам позади был первый перевал, а к утру следующего дня, когда желтоватый диск начал подниматься с противоположной стороны павильона, Альба уже совсем ничего не соображал: где он, кто он и с нужной ли стороны восходит рукотворное светило. Он ничего не видел кроме колючих кустов под ногами, которые то и дело цеплялись за штанины, будто призывая одуматься, куда ты идешь? Зачем? Но поворачивать было поздно, поскольку Альба не чуял под собой ног от усталости и не мог приказать им ни повернуть, ни остановиться.

— Видишь дом за озером, у подножья холма? — спросил его Голли Гренс. Но Альба не увидел ни дома, ни озера, ни неба, сплошь затянутого рваными облаками. Последнее, что он сумел различить на фоне зеленовато-серых пятен, это фигуру пожилого мужчины с длинной бородой, который выплывал им навстречу, размахивая руками и выкрикивая одну и ту же фразу:

— Сыночек мой вернулся! Сыночек мой вернулся!

В какой-то момент Альбе померещилось, что эта фраза относится к нему. Что сейчас его подхватят, задушат в объятиях и станут долго рыдать от счастья над его стертыми до кровавых мозолей ногами; радоваться, что он остался жив и вернулся домой после долгих скитаний. Но куда… и откуда, Альба уже не помнил.

Глава 7

Что-то припоминать он стал лишь утром следующего дня, лежа в постели под дощатым потолком, в доме, где приятно пахло деревенской избой, стружками, немного сыростью и печным дымом. К стенке у кровати был приколочен плетеный коврик, за который цеплялась детская фотография Голли с надписью, вероятно, на акрусианском языке. По стеклу шлепали ветки сирени, и камышовая занавеска побрякивала на сквозняке.

— Я Альберт Гренс… — торжественно произнес Альба, — последнее селекционное поколение беглых висельников… — и сделал попытку упереть в пол свои полуживые ноги.

В доме не было ни души. Он снял с коврика фото маленького Гренса и с удивлением обнаружил, что в детстве его глаза не были столь ядовито-фиолетовыми; в детстве он был гораздо больше похож на человека, а стало быть, очень скоро превратится в ходячий кошмар… как только глаза начнут светиться в темноте — считай, уже взрослый.

148