Фантастические тетради - Страница 281

281

— Ну, прости. Хочешь, я соберу твою гору обратно. Каждый камень на место поставлю. Поверь мне, если б я был виноват… Мой проводник вбил себе в голову, что это ураган. С ним раздвоение личности происходит от страха. Но я — нормальный фарианин.

— Перестань, — махнул рукой старик, — я вижу, что ты не убийца.

— Тогда отпусти.

Но папалонский обитатель снова вошел в паузу глухоты и перестал различать Саима на каменном фоне стенки. Самое время было падать на колени и молить о пощаде, но ноги Саима оказались привязанными к толстым опорам кресла той же самой веревкой, что безуспешно пытался разорвать Аладон. Он понял, что оказался в тюрьме, что мрачные сказки, не сказанные до конца, досказываются сами; что ничего хорошего в этой жизни с ним уже не произойдет, а следующую ему прожить будет негде. Он попытался встать вместе с креслом, но опоры оказались вбитыми в каменную плиту.

— Было время, мальчик, по этой дороге бегали караваны дураков. Мудрые дураки спасались от жизни, глупые — от смерти. А ты всего лишь пришел искать приключений, и надо же… как тебе повезло.

— Ты о чем? — удивился Саим.

— Я буду твоим приключением.

— Постой, дед…

Старик сердито потряс пушком на подбородке.

— Не спорь. Не то теперь время. Караваны ушли. Хватай удачу голыми руками — я сделаю то же самое.

— Что ты со мной сделаешь? — опешил Саим. «Съест, — ответил внутренний голос, — конечно же, съест. Ты же не прекрасная монастырянка, чтоб услаждать иссохшие мощи папалонских отшельников».

— Я подарю тебе страсть, которая в Фарианских землях не продается за все сокровища мира…

«Уж лучше б съел, — решил внутренний голос Саима, — случается, и в Фарианских землях безумные старики теряют над собой контроль от слепоты и безделья.» — Но этот субъект, со всех сторон подозрительный, не вызвал в нем ни жалости, ни страха. Разве что одно страстное желание — поскорее проснуться.

— Я сделаю из тебя убийцу.

Впервые взгляд старика встретился со взглядом Саима; впервые в его глазах отразилось что-то… кроме пустоты папалонских камней. Это что-то еще не было обликом живого фарианина, но, по крайней мере, шевелилось, дергалось и отчаянно боролось с глупыми идеями, кишащими в больной голове: «Как бы там ни было, — говорил внутренний голос Саима, — а шанс проснуться есть всегда, даже в могиле».

— Скажи, кого нужно убить, и мы покончим с этим.

Старик поднялся со скрипучего матраса.

— Как тебя зовут, мальчик?

— Саим. Скажи, старик, мы можем поговорить с тобой? Что у тебя на уме? Могу я кое о чем спросить?

— Саим. Хорошо, Саим. Я отвечу на твои вопросы. Отвечу, если захочешь.

Оставшись со своими вопросами наедине, Саим не знал, что и думать. Недобитый ингурейский вояка, которого он по недомыслию принял за анголейца? Это был конец! Слишком ровной была дорога Папалонии, слишком гладкой. На такой дороге сто раз оглянись, но если сделал первый шаг — то иди до конца и не возвращайся. Почему Аладон меня не видел? Почему меня не видела Янца? Я ли это? Почему каждый день страшнее предыдущего? Когда-нибудь это должно прекратиться? Неужели может быть еще хуже? Ровная дорога добром не кончится — глупая сказка, старая как мир: «Оглянись, — сказал Кощей молодому воину, — и ступай туда, где три пустынных равнины, три высоких горы, три глубоких океана. Пройдешь до конца — и увидишь камень, на нем написано имя… Но ни за что, никогда не сворачивай на ровную дорогу»…

Саим выпрямился, и струйки холодного пота потекли по вискам. Он представил себе старую карту, три равнины: староприканская, та, что лежит от Косогорья до Мертвых гор, и та, что к югу от Папалонии, три океана, омывающие северные берега Анголеи, — его дорога вела на Каменный материк, но гладкая колея ввела в искушение и помутила рассудок. Он снова попытался вырвать ноги из веревок, расковырять тугие узлы, расшатать скрипучее кресло, но вывихнул палец и повалился на широкие подлокотники. «О боги, — прошептал его внутренний голос, — спасите, нет моих сил». Он боялся заснуть и увидеть во сне Янцу и Аладона. Очнуться от этого сна здесь — было хуже смерти. Но ему приснились мохнатые пауки, которых повар складывал в кипящий котел, приговаривая свои поварские заклинания. Он хотел кинуться повару на шею и разрыдаться; он хотел пробежаться по лестнице выруба, упасть на перила веранды и умереть от счастья; он молился богам, чтобы они продлили чудесный сон, а сам, вынимая пауков из кипящего котла, складывал из них Папалонскую гору. Словно приносил в жертву своей потерянной душе, пока мучительное сновидение не оставило его в покое.

Гадкий старикашка снова сидел напротив, на плетеном матрасе, опершись локтями на поверхность стола, и таращился на него выцветшими глазами, которые в свете коптилки показались Саиму бесцветными. Но его пронзительный и откровенно бесцеремонный взгляд все же удивительно напоминал ему взгляд Бароля.

— Как вы похожи! — воскликнул Саим. Старик постучал костяшкой пальца по столу.

— Ты разговаривал во сне с богами? О чем?

— Так, о ерунде…

— Забудь о них.

— Скажи мне, дед, кого я должен убить, и ни о чем не волнуйся. Скажи, что это правосудие, а не расправа, чтоб я не задавал лишних вопросов.

Взгляд старика вмиг стал гневным и острым, как удар кинжала.

— Как ты похож на Бароля, — восхитился Саим, — на моего брата…

— Не всегда есть разница между правосудием и расправой.

— Если ты хочешь кого-то наказать, имей в виду, есть способ получше. Уж я точно знаю. Скоро планета будет затоплена вся, вместе с этой берлогой, вместе с твоими черными помыслами. Если мы не будем вредить друг другу, а вместе подумаем, как спастись, — у нас будет шанс.

281