Фантастические тетради - Страница 215

215

— Покажи мне Анголею, — попросил путник, но палуба галеона плыла на восток над лесом, и мертвый океан глянцевым штилем наползал на шершавый ландшафт. — На север, прошу тебя! Хоть раз пройдем над Анголеей!

— Ты безумен, мой мальчик. Там, внизу, нет ни севера, ни юга, ни солнца, ни дождя, ни пыли, ни облаков — только смерть.

— Один раз пройдем над Анголеей и делай со мной что хочешь.

— Неизлечимый безумец. Ты с младенчества был одержим фантазией и редко замечал, что под ногами нет опоры.

— Давай, — путник протянул руку на звук голоса, — свяжи меня цепью, изуродуй мне спину. Будет еще один драный петух подпирать ворота гробницы. Но учти, я устрою твоим мертвецам такой вселенский покой, что они передерутся за место в аду.

— Ад не вечен, — ответила тень, и искры пробежались волной по его плечам, — после тебя не останется ни гробниц, ни легенд.

— Мне пора возвращаться.

— Ты должен был родиться идиотом, чтобы умирать достойно. Я дала тебе жизнь, и мне не безразлично, как она окончится.

— Известно как. Либо ты отпустишь меня по-хорошему, либо я разнесу в щепки твой галеон. — Он поднял взгляд на посиневшие языки пламени. Палуба гудела под ногами, а вздутый шар слепил глаза, словно остывающее солнце, извергнутое из влаги океана.

— Прыгай вниз, — сказала она, — может быть, ударившись о камни, ты быстрее поймешь, зачем бессмертному крылья.

— Нет!!! — закричал Бароль так громко, что эхо пробежалось по гулким галереям выруба. Он сел на подстилке, уставился в темноту и ощутил, как пот струями стекает на простынь. — Нет, — повторил он и упал на спину, — не оставляй меня. — Он протянул руки сквозь облака, вслед уплывающему кораблю и вздрогнул, когда коснулся ладонью его пологого дна, скользящего под белым шаром небесного паруса. — Не бросай меня одного, — прошептал он. Парус дернулся, словно в порыве ветра, вырвал из руки корабль и нырнул в пустоту.

В утренних сумерках Бароль кое-как выбрался на мокрую веранду и стоял, опершись на перила, пока дождь не смыл с него пот. Он ненавидел сны, ненавидел себя за беспомощную злобу, презирал всех спящих за одну и ту же умиротворенную гримасу, похожую на тихое помешательство. В прежние времена, когда он был суетлив и несдержан, ему ничего не стоило ударить спящего по лицу, не испытав ни малейших угрызений совести. Ко всему на свете он, с горем пополам, стал равнодушен, но первые минуты пробуждения были для него настоящим сотворением мира из хаоса. Теперь, пережив его снова, он с удовольствием разрыдался бы, если б смог. Если б время, глядя на его слезы, повернуло назад. Если б небесные воды не затопили по пояс долину Старой Прики, не превратили реки в моря, а горы в острова. Если б для всемирного потопа на планете не хватало только его слез.

Он вернулся к себе, обтерся тряпкой, не снимая мокрого халата, выволок из-под стола сундук, доверху набитый старыми картами, и стал одну за другой расстилать их на полу. Старый папирус был пропитал маслянистой жидкостью, которая отвратительно воняла раздавленными клопами, но тем не менее позволяла сохранять изображение до мельчайших деталей, разглядеть которые можно было лишь через лупу. Отец, вручая Баролю это вонючее наследство, датировал все, включая просаленный сундук, эрой раннепапалонской Анголеи, окончившейся порядка двух тысячелетий назад. Пока Бароль обшаривал дно сундука в поисках лупы, карты с хрустом сворачивались в трубки, проделывая это с достоинством, как все без исключения древние предметы, попадая в руки к далеким потомкам своих творцов.

Эти карты Бароль, казалось, знал наизусть и, случалось, в день по несколько раз простаивал на четвереньках, раскатывая по ним прозрачные шарики лупы. Казалось, на них не должно остаться ни единой не замеченной им звериной тропы, ни единого холма на равнинах. Карта была исполнена как живописное полотно с безукоризненной топографической точностью, как все, что делали анголейцы. Но каждый раз, осматривая ее в полусумраке своих покоев, Бароль непременно натыкался на что-нибудь новое. То береговая линия слегка изменит очертание, то неизвестная прика окажется там, где прежде не наблюдалась, не замечалась, где лупа ни разу не бороздила ландшафта. «Похоже, я спятил, — думал Бароль, — надо быть слепым, чтобы на знакомой карте не обнаружить старых торговых путей. Или я еще сплю? Или это другая карта?»

Он расстелил на полу скрюченные рулоны папируса, зажег лампу и направил свет с зеркальной полусферы на Анголейское побережье. Пятно осветило трезубец суши, рассекающей северные заливы, Папалонский хребет и череду невысоких холмов, примыкающих к северу Косогорья. «Вот здесь, — удивился Бароль, — в расщелине Папалонской скалы, начиналась дорога на Старую Прику». Зеленая равнина тянулась до экватора, только узкие речки, петляя среди холмов, нарушали ровное полотно. Для верности Бароль еще раз прокатил лупу по границе Анголейских земель и почувствовал приступ удушья, похожий на первое ощущение от прыжка с высоты. «Здесь», — повторил он, но старая дорога, по которой караваны возили в Анголею смолу и папирус, так и не проявилась на зеленом полотне равнины.

Собрав в охапку карты, Бароль обернул их кожаным плащом и волоком потащил на верхние этажи под проливной дождь, как тащат на жертвенник проворовавшегося казначея.

— Ага! Попался! — злорадствовал повар, спускаясь ему навстречу. — Я говорю, ты спишь, а по писарне нечисть шляется табунами…

— Кто шляется? — остановился Бароль.

— А кто у тебя в мешочке? Оно уже дохлое? Отдай, если тебе не надо. — Но, встретив хмурый взгляд Бароля, повар попятился наверх. — Ты спишь, а тут такие свистопляски! Страшно в писарню зайти.

215