Фантастические тетради - Страница 159

159

Распознать мадисту наверняка среди прочих похожих явлений может лишь мадистолог. Дело даже не во взгляде со стороны, позволяющем отделить объективное от субъективного, дело в понимании явления как такового. Находятся энтузиасты, способные доказать, что мадиста есть эволюция полтергейста, самый изощренный способ отражения Естественных полей. Астариане эту теорию категорически опровергают, утверждая, что эволюция даже самого сильного полтергейста может претендовать лишь на статус псевдомадисты; что эволюционирующее отражение никогда не будет самостоятельной субстанцией. Такой же псевдомадистой, впрочем, могут казаться некоторые мадистогенные проявления, похожие на Али-Латина. Они могли бы маскироваться под полтергейст до конца жизни, не вызывая подозрений, если б не одно «но»: истинный полтергейст никогда не превысит полномочий, — мадиста где-нибудь, как-нибудь да проколется. К примеру, включит свою фактурную жертву в Язык Ареала, притом сделает это так, чтобы жертва была уверена, что достигла этого собственным прилежанием, и не узнала, что подобного рода прилежание может продолжаться дольше, чем жизнь.

Та же самая физиогенетическая теория, объединившая множество гипотез, с удовольствием и не раз останавливалась на версии АПС-фактора, которая объясняла мадисту апогеем эволюции «чистой линии фактуры» (ЧЛФ). Но эта гипотеза астарианами всерьез никогда не воспринималась, поскольку изначально выходила за рамки расовой группы WW. «Чистая линия» в этой группе невозможна. Тем не менее гипотеза очень интересна и существенна не столько для развития сюжета, сколько для самой мадистологии, и в следующем фрагменте непременно будет рассмотрена.

Глава 10

Каждое посещение Гренсом-младшим аритаборской лаборатории вызывало у Матлина чувство необъяснимой тревоги, ощущение, будто что-то непременно плохое должно произойти, при этом совершенно непонятно, откуда именно ждать приключений.

— Как дела? — спрашивал он каждый раз у Голли, слоняющегося вокруг стенда, а сам боялся повернуть голову. — Чего он хочет?

— Ничего, — отвечал Голл, — неделю не выходит из оранжереи. Сидит под деревом, улыбается, детство вспоминает.

— Разговаривает с тобой?

— Иногда… на отвлеченные темы. Он изменился, Феликс.

— Наконец-то.

— Боюсь, не в лучшую сторону. Аритабор ему не по вкусу.

— Только не говори, что не можешь справиться с мальчишкой, — рассердился Матлин, — на Земле его давно мама заждалась, а в ЦИФе — папа, пока он тут сидит под деревом… Ладно, пусть сидит. Только не упускай его из вида.

— Я, собственно, к тебе как раз по этому вопросу, — нерешительно начал Голли, — одна дурацкая идея-фикс его все-таки обуревает. Не знаю, насколько это связано с душевной болезнью, о которой ты говорил… — «Ну, вот. Началось», — подумал Матлин и приготовился к тому, что его абстрактные опасения начнут воплощаться в конкретные формы. — Он хочет повторить твой трюк… с Али-Латином. Остаться один на неуправляемом корабле в бестранзитной зоне.

— Что за бред? — удивился Матлин.

— Я пытался ему объяснить, что это бред, что второго Латина не будет, но он уверен, что это и есть отправная точка эксперимента, который ты затеял. Что раскручивать события надо именно оттуда.

— Интересный поворот…

— Мне показалось, — добавил Голли, — он искренне хочет тебе помочь. И уж, по крайней мере, имеет право знать, что с ним происходит.

— Ладно, впусти его на корабль и отправь по дальней орбите.

— Одного?

— А что делать? Главное, чтобы ты в любой момент смог вернуть его суда. Пусть хоть чем-то будет занят.

Голли утвердительно кивнул.

— Ах, да, — вспомнил Матлин, — сделай ему «картинку» на внешнюю панораму. Пусть все будет так, как в тот раз с Али-Латином.

Голли еще раз кивнул и вышел.

— Ну что? — набросился на него Альба. — Разрешил? Отпустишь?

— Нет, пока не объяснишь зачем.

Альба вцепился в побег молодой лианы, выдрал ее с мясом, обнажив нежную мякоть древесины, и тут же, словно испугавшись содеянного, закрыл ее ладонью.

— Я с вами рехнусь, это точно.

— Ты не должен ничего от меня скрывать.

— Я не могу здесь! Не хочу! Еще немножко — и я перестану за себя отвечать.

— Здесь я за тебя отвечаю. Можешь расслабиться…

— Не могу! Не могу! Не могу!

— Послушай, головастик, — рассерженный Голли извлек своего подопечного из зарослей за ремень, на котором крепился кислородный протектор, — ты сейчас же кончишь психовать, будешь вести себя достойно, как подобает истинному землянину, и прежде всего объяснишь мне по-человечески, что ты задумал? Что дало тебе право считать себя главным в этой истории, в то время как ты, маленькая гадость, самый, что называется, побочный продукт.

— Поставь меня на пол, — прошипел Альба, — и имей в виду, если ты не выпустишь меня на корабль, Феликсу придется за меня покраснеть…

— Феликс здесь совершенно ни при чем…

— Еще как при чем, — перебил его Альба, — если я узнаю, зачем Латин вышел на его корабль, может быть, я смогу узнать и о себе. Только я смогу быть посредником между ним и Латином. Или они так и будут тестировать меня на стенде?

— Ладно, сиди тихо. Я сказал, что ты хороший мальчик, но если Феликс узнает, какой ты псих, он бросит дела, чтобы отвезти тебя на дачу к Татарскому.

Альба послушно уселся в зарослях.

— Иди же, поставь корабль на старт.

— Сейчас пойду.

— Ну так иди…

Уединившись на болфе в стартовой зоне, Голли в первую очередь отдышался. Анализировать ситуацию было бесполезно. Никакой аналитической взаимосвязи происходящего с произошедшим он не видел. Скорее, это напоминало инстинктивный порыв, один из тех проблесков сомнительной «аритаборской» интуиции, в которой он мало что смыслил. Отец обучал его странной науке человеческой психологии на личном примере, не утруждаясь разъяснениями, будучи уверенным, что сыну эта наука никогда не пригодится. О, если б только старый Гренс знал, как был не прав! Если б только старый Гренс знал, какую смуту творил в душе ребенка. «Когда-нибудь я сделаю из тебя человека!» — кричал он всякий раз, когда Голли удавалось вывести его из себя. От этих слов маленький акрусианин убегал на чердак, потому что не мог понять их сокровенного смысла. «Почему ты не сделал из меня человека? — недоумевал он теперь. — Почему я, зная о людях все, не научился их понимать?»

159