Но не таков был Лоин Гренс. Появление Матлина он предчувствовал, как магнитную бурю, каждой косточкой радикулита. С самого утра он был неспокоен, неусидчив и несколько раз кидался к окраине леса, уходящего вниз под склон, чтобы приглядеться, не шевельнулись ли кусты у тропинки; затем выбегал на поляну оглядеться, не сверкнуло ли что-нибудь в небе. Навстречу Феликсу он вылетел пулей, и пока Голли уводил Альберта подальше от эпицентра события, Гренс уж размахивал руками, выражая гостю отчаянное недовольство. Со стороны это было похоже на воспитательную сцену между добропорядочным отцом семейства и подгулявшим отпрыском, который все реже стал отмечаться в родительском доме.
— Терпеть не могу, когда они ругаются, — ворчал Голл, — а из-за тебя еще подерутся.
Альба критически посмотрел на этот взрывоопасный дуэт.
— Нет, не похоже, что подерутся. Поверь мне, я лучше знаю людей.
И действительно, турнир не состоялся. Феликс был приглашен в дом, а входная дверь была заперта на засов.
Альба и Голли со всех ног кинулись за ними и замерли у дверной щели.
— Подозрительно тихо, — прошептал Голл, — ой, что-то мне это не нравится. Либо они рассматривают твои картины, либо один другого уже задушил.
Его мрачные прогнозы развеял звук удара кулаком по кухонному столу. Именно этим ударом папаша Ло обычно начинал спор, если был уверен в своей правоте. А так как в своей правоте он был уверен всегда и спорил часто — кухонный стол держался на своих подпорках не слишком уверенно и требовал неотложного капитального ремонта.
У Голли отлегло от сердца. Он сполз на ступеньки крыльца, а Альберт еще сильнее придавил ухо к щели.
— Ничего не слышу.
— Пусти прочь.
— Нет, — Альба вцепился в дверь. Голли оттащил его за шиворот куртки, так что шиворот треснул, и Альба чуть не оторвался вместе с дверной скобой.
— Ты все равно не услышишь, глухая тетеря. Если кто из нас услышит — только я.
Но Альба уже знал, что мериться силой с Голли бесполезно, а быть задушенным накануне интересных событий — глупо. Он навалился сверху и попытался удовольствоваться щелью поменьше. Хитрые собеседники ругались шепотом, сквозняки гуляли по дому, и только порывы ветра то и дело свистели в ушах.
— Нельзя говорить волчонку о том, что он дракон. Дай ему шанс вырасти в родной стае, иначе ты сделаешь его несчастным, — внушал Матлину старший Гренс в спокойной, но убедительной манере.
— Нет, надо, — в той же манере возражал ему Матлин, — иначе он всю жизнь будет считать себя неполноценным волком и не узнает, кто он на самом деле.
— Не зная, кто он, ты берешь на себя ответственность, привозишь сюда, чтобы подвергнуть сомнительным экспертизам. И оправдываешь себя тем, что обязан его отцу?
— Кроме меня, никто такой ответственности на себя не возьмет…
— Твое непонимание, Феликс, — начал расходиться Гренс, — это твоя проблема. Она не должна распространяться ни на кого. Ты выждал момент, когда мальчик формально взрослый, но, по сути, еще ребенок, которого можно уговорить невесть на что… А что будет с ним потом? Как ему возвратиться обратно? Или он до конца жизни будет твоим подопытным? Может, ты хочешь разыскать его отца и перепоручить ему воспитание Альберта? Тогда считай, что ты его уже разыскал. — Гренс звонко постучал себя в грудь кулаком, а Голли со странной гримасой сел на ступеньки.
— Я отправляюсь с тобой, — сообщил он, — думаю, отец согласится.
— Куда мы отправляемся? — спросил Альба, но Голли только приложил палец к губам и снова прилип ухом к двери.
— Ты не желаешь увидеть в нем человека, — бушевал Гренс, едва не срываясь на крик, — а это единственный твой шанс понять его. Именно твой, только твой шанс, пока ты еще окончательно не утратил человеческий облик. Ты все испортил, потому что тебе следовало быть возле него там, в Москве, а не везти сюда, если он действительно тебе нужен. Может, тебе нужно было очистить совесть? Перед кем? Я не верю ни в какую мадисту… Если б мне пришлось выбирать между Альбой и человечеством — провались она пропадом наша бешеная планета! Ты знаешь, сколько ей осталось…
— Так куда мы едем? — приставал Альба и теребил Голли за плечо, пока он не отлип от щели и не направил на него свой ядовитый фиолетовый взгляд.
— Ну, отец дает… Уж до такого договорился… — но следующая попытка уйти от ответа была Альбой решительно пресечена, ибо он, улучив момент, навалился на щель, как на амбразуру, и вцепился в скобу так крепко, что оторвать его можно было только вместе со скобой. Голли непременно бы так и сделал, если б не умирал от любопытства: до какой стадии ереси способен дойти отец, зная наверняка, что сын его не слышит. Сын, в которого он год за годом самоотверженно и методично вкладывал все известные ему гуманистические идеалы и чувство беззаветного патриотизма в отношении цивилизации, которую Голли, вероятнее всего, никогда не увидит.
— Черт тебя дери, гадкая мадиста! Я тебя придушу. А ну, пусти от двери!
Но Альба лишь стиснул зубы и еще сильнее прижался к скобе.
— Не пущу, пока не скажешь, куда мы отправляемся.
— Ты нарочно это делаешь, да? Нарочно?
— Да, да.
Голли уже понял, что оторвать «мадисту» от двери, не наделав шума, вряд ли возможно; что разговор, по всей видимости, давно ушел от интересующей его темы. Что, сколько бы ни бушевал папа-Гренс, Феликс все равно сделает по-своему. Даже если Альберту суждено вернуться домой, Голли снова будет отказано в путешествии на Землю, как это уже было сделано категорически и однозначно. Даже дядюшка Суф, узнав о ностальгическом приступе доморощенного землянина, специально явился к нему, чтобы предупредить: «Не смей соваться на Землю. Даже думать забудь». И теперь неизвестно от чего, глядя на упрямого взлохмаченного мальчишку, который прочно занял оборону на подступах к его слегка приоткрывшейся тайне, Голл впервые в жизни испытал горячее желание хорошенько его отлупить. Ни за что. Просто так, для профилактики нервной системы. Но как это сделать и с какого конца начать, он не знал, а потому для начала очень пристально поглядел в глаза противнику.