Фантастические тетради - Страница 135

135

— В институте, — уточнил гость, оглядываясь по сторонам, — и с отцом твоим, и с матерью Альберта.

— Пардон, а…

— Мне пятьдесят пять лет, — ответил он, и Шурка, вместо того чтобы возмутиться, почтительно попятился. Его фамильярное «ты» отныне отпало само собой, будто в прихожей стоял не вчерашний «полтергейст», а дядя… старый друг семьи, который на редкость хорошо сохранился. Может, от травяных ванн, может, от жестокой диеты — не Шуркино это дело.

— Проходите, — произнес он подчеркнуто учтиво, но гостю, похоже, было наплевать на светский этикет. Он вошел в комнату, не снимая пальто и шляпы, поспешно и с удовольствием, будто боялся не получить приглашения дальше прихожей.

«Взгляд еще может быть… — думал Шурка, следуя за ним, — даже на шестьдесят… Но все остальное — ни за что не поверю. Какая-то анатомическая дисгармония».

— Да-да, именно в этой комнате, — вспомнил гость, — мы отмечали твое рождение. Здесь стоял стол. Вон там, в углу — только что купленная кроватка. Там она и осталась потом стоять. — Он повернулся к Шурке и улыбнулся с некоторой отцовской нежностью, будто перед ним не взрослый человек, а только что выбравшийся из кроватки младенец. Но эта улыбка выдала его с поличным.

«Феликс», — стрельнуло в голове у Шурки.

— У тебя была большая синяя коляска, по ней мы издалека узнавали маму с папой, если они выгуливали тебя в парке…

— Вы Феликс? — робко спросил Шурка.

— …а здесь висела свадебная фотография и вся наша «банда» на пороге загса. Но обои уже не те. Свет не тот, наверно, оттого, что деревья под окнами выросли. Все уже не то.

— Феликс, — настаивал Шурка, — это вы?

Гость грустно опустил голову.

— Приятно, что здесь меня помнят.

— Нет! Невероятно. Вы тоже на этой фотографии? Не может быть! Я хорошо ее помню…

Но Феликс ничего не ответил, а лишь поглядел на фрагмент обойных узоров так, будто фотография все еще висела на прежнем месте.

— Сейчас, — Шурка вылетел из комнаты и кинулся к шкафу, где на самом дне, в нижнем чемодане, были добротно погребены старые семейные архивы. Когда он вернулся, задумчивый гость стоял в том же ностальгическом забытьи, перед той же стеной, в той же позе, не вынимая из карманов рук. — Вот, посмотрите, если не верите. Вас здесь нет. Всех остальных я знаю. Никто никогда не говорил о вас.

— Да, — согласился Феликс, — я поверил бы тебе на слово. Но и тебе бы стоило поверить, а не приглашать меня сюда. Меня интересует только Альберт.

— Вы его отец?

— Нет.

— Альба сказал однажды: «Когда-нибудь Феликс ко мне вернется». С ним часто так бывает: нафантазирует что-нибудь — так оно и случится. То есть я хочу сказать, что та услуга, о которой вы просите… я сделаю это бесплатно… Я не мог даже представить себе…

— Хорошо, — остановил его Феликс, — скажи, почему вы психбольницу называете дачей?

— Это не совсем то, — смутился Шурка, будто почувствовал за собой вину, — то есть это очень хорошая больница. Они заплатили большие деньги… тетя Наташа с мужем. Она вышла замуж. Если хотите…

— Я знаю их телефон, спасибо. Меня интересует Альберт.

— Сейчас, — засуетился Шурка, — я переоденусь и поедем.

Гость присел на край дивана перед выцветшей фотокарточкой, и Шурка уже не рискнул его потревожить. Неважно, сколько пройдет времени. Час, день или несколько лет. Каким-то до сей поры неизвестным чутьем он вдруг понял, что время в этой комнате остановилось, как испорченные часы, мимо которых прошагала вечность, не оставив в памяти ни образов, ни воспоминаний. Он почему-то представил себя проснувшимся от летаргического сна накануне собственной смерти. Среди траурных лиц, приглашенных на грядущую панихиду, попытался узнать своих престарелых друзей, детей, которых только что укладывал в большие синие коляски. Теперь они привели с собой внуков, чтоб те единственный раз в жизни собственными глазами увидели чудо света, мимо которого со свистом проносится вечность, туда и обратно, как маятник часов, от которого не остается темного пятна на обоях.

— Сейчас поедем, — сказал Феликс застывшему в дверном проеме молодому человеку, — дай мне еще немного времени.

Глава 3

— Надо было стартовать рано утром, — заметил Шурка, когда машина выскочила из длинной автомобильной пробки и понеслась по шоссе, — мы могли бы застрять тут до вечера. — Но его пассажиру было глубоко безразлично, где и на сколько застрять. Его также не беспокоила сумасшедшая скорость, с которой они мчались по шоссе в направлении «152-го километра». На этой скорости любой нормальный человек хотя бы пристегнулся ремнем безопасности, а родители, если б узнали, какие гонки устраивает дитя, раз и навсегда запретили бы ему пользоваться автомобилем. За время стояния в пробке солнце так пропекло салон, что Шурка проклял все на свете — от неисправного кондиционера до злого рока судьбы. Он разделся до рубашки, взмок, и теперь даже самые мощные порывы ветра не способны были вернуть его в чувство. В то время как задумчивый пассажир даже не попытался расстегнуть верхней пуговицы своего антикварного пальто и не обнаружил на лице даже легкой испарины. «Пальто наверняка на ватной подкладке, — решил Шурка. Ему было жарко даже смотреть в ту сторону, — а может, он прячет под пальто что-нибудь… обвязался взрывчаткой и сидит не шевелится…» Он старался гнать прочь неприличные мысли, порочащие честь и достоинство человека, который способен с форой обыграть его в шахматы, порыться в его компьютере да еще и уговорить неизвестно на какую авантюру… Шурке даже страшно было представить, как ему влетит, если кто-нибудь узнает, пронюхает, если Альба сдуру проговорится, и вообще… От этого субъекта, даже в долгие молчаливые паузы сквозь пальто на толстом слое взрывчатки исходили ледяные флюиды, от которых правая рука Шурки немела от плеча до кончиков кисти и неохотно напрягалась для поворота руля.

135