— Чтоб мне провалиться! — воскликнул Матлин. — Я надеюсь, ты ограбил государство, а не честных тружеников?
— Никого я не грабил.
— Может, хочешь сказать, что научился зарабатывать?
— Не хочу… зарабатывать.
— Выкладывай, паразит, откуда деньги?
— Не твое дело.
— Ах, вот как! — Матлин ухватил его за шиворот и слегка тряхнул. — Ты мне, сучий сын, что обещал? Я должен знать, чем ты здесь занимаешься! Или я тебя на цепь посажу…
— Выиграл, — пропищал Али, высвобождая свой мятый шиворот, — выиграл у наперсточников на вокзале двести баксов.
— Чего? — Матлин чуть не сел мимо табурета. — Ну да! Опять врешь? Это в принципе невозможно!
— Не вру, — огрызнулся Али и забился в угол прихожей.
— Ты понимаешь, что это мошеннический трюк? У них выиграть нельзя!
— Очень даже можно. Только надо мошенничать лучше их. Я поставил твою куртку за десять баксов.
— Мою единственную приличную куртку!
— Вот и я подумал, что это твоя единственная приличная куртка. Надо же было ее отыграть.
— И что, они так сразу отдали тебе деньги?
— Не сразу, постепенно.
— И за угол тебя не повели?
— Повели.
— Надеюсь, по мозгам-то ты получил?
— Они знаешь, какие гады! Чуть без штанов меня не оставили! Я просто обязан был рассчитаться!
— Господи, как тебе это удалось? Сколько ты выиграл?
— Триста. Сто они отобрали. Они хотели все отобрать, но двести я «загнул»…
— Как это?
— Так же, как они. Они меня научили. Целый день парились…
— Да уж, — вздохнул Матлин, — иди-ка ты, парень, сюда.
Али недоверчиво отклеился от угла.
— Иди, иди, не трону. Садись-ка, — Матлин подвинул ему табурет и дождался, пока он усядется, — ты бегать хорошо умеешь?
— Можно попробовать.
— Возьмешь завтра все деньги и пойдешь на другой вокзал. Играй, сколько дадут, а как поведут за угол — беги изо всех сил, можешь испариться на месте. Ради такого дела разрешаю. У нас с тобой теперь будут большие расходы.
— День рождения?
— В том числе и день рождения.
— Ты пригласишь меня, своих знакомых и…
— На женщин не рассчитывай. Или ты за этим сюда притащился?
Али обиделся.
— Я что-то сделал не так? Что-то не то сказал? По улице не ходи, к людям не приставай. Дай мне жить! Я же обещал, что ничего не случится.
Феликс еще раз пересчитал выручку: девяносто долларов и целая охапка «деревянных», ценность которых на вес определить затруднился.
— Живи пока, — решил он, — а там видно будет. Пусть теперь кто-нибудь скажет, что мы мало зарабатываем в своей космической индустрии, — и сложил все это хозяйство на полочку в прихожей, куда в старые времена выгребал из карманов двушки и «метрошные» пятаки.
Следующим утром Али плотно позавтракал, потеплее оделся и отправился на заработки. А Матлин, заперев за ним дверь, уселся на полу и включил панораму Перры в тот момент, когда Суф вылезал из ее хвостового отсека.
— Сломалось что-нибудь?
Суф кивнул.
— Мы прогулялись немного. В себя прийти не можем.
— Перегрелись?
— Не могу понять, что с ней. Отключается. Сама. Будто боится чего-то. Пока я не разберусь, ты ей лучше не управляй.
— Что-нибудь интересное на орбите наблюдается?
Суф недовольно фыркнул.
— Ваши летают. Американцы летают, контейнер с дерьмом летает… без указания государственной принадлежности.
— Надеюсь, ты в ЦИФ его не потащишь?
Суф еще раз фыркнул.
— Я ушел с орбиты. Не могу смотреть на эти конструкции. Руки чешутся…
— Скажи лучше о главном. С болфом что-нибудь прояснилось?
— Имей терпение.
— Свяжись хоть с кем-нибудь.
— Из заповедника нельзя. А знакомых бонтуанцев у меня пока нет. Надо подумать.
— Пока думаешь, приглашаю тебя завтра на свой день рождения.
— Это еще что такое?
— В этот день я родился. Это мой праздник.
— Это, по-твоему, повод для праздника?
— Представь себе. Будут гости и даже выпивка. Так что, давай, подгребай к орбите.
— У тебя будут люди?
— Так… несколько человек, один гуманоид и одна мадиста.
— Ну, уж нет. Я плохо разговариваю, и парик на мне не удержится.
— Не волнуйся, я предупрежу, что у тебя лишай и контузия речевого аппарата. Мое дело пригласить, а твое дело уважить меня или обидеть, — Матлин подтянул к себе телефон, записную книжку и начал обзванивать старых знакомых, лелея в душе надежду, что никого из них не окажется дома.
— Они же нас в момент раскусят.
— Давай, давай, — ободрял его Матлин, — тебе больше трех суток на Перре нельзя. Окосеешь, кто болф поведет? Я не поведу.
— Нет. Нечего нам с твоими людьми смотреть друг на друга. И говорить нам тоже не о чем. Даже не проси.
Али явился к обеду с синяком во всю челюсть и расквашенной губой, но ни зеленкой, ни йодом смазать себя не дал. Как, впрочем, наотрез отказался рассказывать, кто его так отделал. Сказал лишь, что за дело. Как раз в этом Матлин не сомневался, а, подсчитав выручку, решил, что его питерского дружка уже знают на всех вокзалах. Али до позднего вечера прилагал свое неистовое трудолюбие к уборке квартиры и обустройству ее для грядущего торжества, а Матлин, уходя в магазин, на всякий случай сунул в карман складной ножик и очень внимательно обозрел окрестности подъезда.
Торжество получилось в лучших студенческих традициях: в меру пристойным и в меру утомительным. Поглядеть на вновь объявившегося Матлина явились все приглашенные. Кое-кто даже сел на хвост. А Бочаровы долго поздравляли по телефону и извинялись за то, что не с кем оставить маленького. Во всей этой тусовке, безусловно, было свое, давно забытое очарование, но расслабиться, как прежде, Матлину не удалось. С ним происходило то же самое, что в гостях у Гренса, — одно раздражение по поводу напрасно выпитого вина, которое сменялось полной апатией ко всему происходящему. В конце концов, всем было весело и без него. Если не сказать больше. Матлин по-прежнему неохотно отвечал на вопросы, отмалчивался, отнекивался, пока вино не сделало свое коварное дело, и он не начал засыпать прямо за столом и укладываться на плече своей давнишней подруге по институту. Подруга терпела это до тех пор, пока не был объявлен белый танец, а затем решительно потащила его из-за стола.