— Разумеется, — Борис Сергеевич подтолкнул кассету Гене и тот быстро сунул ее в карман, будто это был политический компромат, предлагаемый за большие деньги, но не находящий покупателя. — Он разговаривает с вашим ребенком как со взрослым человеком, просит его «уйти» и в этом вы видите опасность?
— Не знаю, не знаю. Вы не находите, что это какое-то психическое отклонение? Он постоянно просит его сообщить что-нибудь о судьбе Андрея — это его школьный товарищ, они исчезли вместе на полгода, и Андрей не вернулся. Откуда мой двухмесячный сын может знать?.. Но бред Феликса теперь его занимает больше, чем игрушки. Вы не находите это ненормальным? Доктор, он начинает капризничать, беспокоиться, когда Феликса долго нет.
— А сами вы разговариваете с ним?
— С кем?
— С Аликом, с вашим сыном? Или только гремите погремушками?
— Но я работаю, с ним обычно жена.
— Понятно. Я хорошо понимаю ваше беспокойство, но в любом случае надо говорить с Феликсом лично. Какой смысл нам обсуждать это с вами?
— Нет, это невозможно. По крайней мере, не через меня.
— Вы давно знакомы?
— С первого курса. Мы все с одного курса: я, моя жена, он.
— Что-нибудь подобное наблюдалось за ним раньше?
— Нет, я хорошо его знаю, он всегда был очень спокойным. Это поездка, думаю, потрепала ему нервы.
— Он сильно изменился?
— Да, очень сильно. Заметно…
— У вас есть предположение, где он провел это время? Кто-нибудь пытался его об этом расспросить?
— Расспрашивали много раз. Вроде он задолжал кому-то большие деньги и то ли отрабатывал, то ли шабашил на севере — никто конкретно ничего не знает. С ним и раньше случалось: сразу после армии он уезжал на два месяца в Крым со своей девушкой. Занял у кого-то денег, ни слова никому не сказал. Его чуть не отчислили из института, и мать его рассказывала, что до этого тоже бывало, вроде как он с отчимом не ладил.
— У него не было особых отношений с вашей женой до свадьбы?
— Нет, с самого начала только у меня с ней были особые отношения, он бы не позволил себе… У него и так были девчонки…
— А психически больные у него в роду были?
— Мне не приходило в голову об этом спрашивать.
— В остальном ведет себя нормально?
— Как будто… Но он какой-то… в себе.
— Что ж я могу вам сказать? Надо разбираться с ним лично.
— Как я ему сообщу об этом… что ходил консультироваться с психиатром насчет него? Борис Сергеевич, поймите!
— Что же прикажете делать мне?
— Может быть, посоветуете, как быть? Может, хоть скажете, опасно ли это для ребенка?
— Если вы опасаетесь за ребенка — никто вам не мешает изолировать их друг от друга, вряд ли здесь нужна моя помощь. А если вы хотите помочь своему другу и опасаетесь за ваши дружеские отношения… — Борис Сергеевич тяжело вздохнул и задумался. — Ну найдите, в конце концов, приемлемый для вас способ. Не консультировать же мне его заочно.
Способ был найден приемлемый со всех сторон, настолько удачный, что Борис Сергеевич покряхтел, повздыхал, но согласился, исключительно из давнего уважения к старикам Бочаровым. В малометражке Матлина в свое время не переночевали только ленивые и семейные. К такому положению вещей он безропотно привык с той поры, когда квартира перешла в его полное владение. Он был от этого события в состоянии близком к слепой эйфории, даже когда возвращался домой, а на его кухне готовили обед совершенно не знакомые ему люди. Но командированные провинциалы подозрительно интеллигентного вида здесь доселе не появлялись.
— Вы разбираетесь в технике? — спросил гость, застав хозяина сидящим на полу перед разобранным радиоприемником.
— Немного. Проходите.
— Борис Сергеевич, — представился гость, — врач, к сожалению, не смогу ничем вам помочь. В этих вещах я профан.
Борис Сергеевич показался Матлину немного старше своих 54 лет, как отрекомендовал его Генка. Впрочем, это не имело значения. Как все командированные, он аккуратно вынул из сумки домашние тапочки и церемонно переобулся.
— Я вас не слишком стесню?
— Пожалуйста, если вас устроит раскладушка на кухне. Я работаю по ночам.
— Конечно, не беспокойтесь. Это лучше, чем я предполагал. Ужасно не люблю гостиницы. Гена сказал, что вы живете один?
— Да, это квартира моего отца. — Матлин вздохнул и снова углубился в приемник. А командированный, умывшись тонкой струйкой холодной воды и переодевшись в спортивный костюм, вошел в комнату и присел на табурет рядом с созидаемой Матлиным радиоконструкцией.
— Гена интересно о вас рассказывал.
Матлин подозрительно поглядел на командированного.
— Вы в какой области медицины?..
— Педиатрия.
Матлин поглядел еще более подозрительно.
— Есть проблемы? — удивился доктор.
— Нет, спасибо. Я уже вышел из этого возраста.
Расчеты Бориса Сергеевича в выборе области медицины оказались удачны: пациент почти поддался на провокацию, но изо всех сил старался не показать виду. Весь вечер они просидели у разобранного приемника, весь вечер «паяли» друг другу мозги и только за полночь, когда все приличные командированные укладываются на свои скрипучие раскладушки, любопытство Матлина одержало верх над осторожностью.
— Вы смотрели ребенка Бочаровых?
— Конечно, а почему вы спросили?
— Нет, ничего… Просто так.
Но доктор перешел в наступление по всей линии фронта.
— Гена говорил, что у вас к малышу какие-то особые отеческие чувства?