Янца и Аладон повисли над компасом, и пока Саим превозносил достоинства анголейской цивилизации, несколько раз удивленно переглянулись. Стрелка компаса указывала куда угодно, только не на север, ни по старому, ни по новому солнцевращению… Кроме того, она не указывала ни на юг, ни на восток и даже ни на запад. Проще говоря, она вообще никуда не указывала, поскольку медленно и равномерно вращалась вокруг своего центра, едва соблюдая горизонтальную плоскость и не отдавая предпочтение ни одной из сторон.
— Компас таки… — почесал затылок Аладон. Саим подозрительно поглядел в черные глаза дикаря.
— Дай сюда.
Несколько раз он стукнул прибор о колено, повалял в песке, подбросил в воздух и подержал над огнем — стрелка по-прежнему ходила по кругу, проявляя завидное постоянство, характерное для старых анголейских приборов.
— Я устал, — сделал вывод Саим, — хочу есть, спать, у меня раскалывается голова. И если в этих широтах отсутствует ночь, я предпочел бы укрыться верблюжьей попоной.
Свою находку Саим неизменно хранил за пазухой и, едва проснувшись, помчался с ней по берегу океана, в надежде, что это аномалия кривого винта нарушает магнит. Он имел массу идей насчет починки неисправного компаса, но после отчаянного забега на все четыре стороны горизонта не осталось ни одной. Аладон полез на скалу понюхать запах Северного океана, а Янца, проводив его недобрым взглядом, подошла к запыхавшемуся Саиму.
— Оставь его, а то заблудимся еще больше.
Оседланная верблюдица ждала путешественников на склоне горы, когда Саим, сходя с ума от отчаяния, пытался усилием воли остановить стрелку. Этот трюк не раз проделывал дядька Логан на больших корабельных компасах, да что там, любой богомол обладал способностью «перевернуть полюса» и делал это на потеху матросам. Саим же, к великому стыду, не унаследовал от предков ни одного полезного свойства и оказался неспособным не то что остановить, даже замедлить вращение стрелки прибора.
— Мачта корабля указывает на запад, — сообщил Аладон. — Если не собьемся с курса — трое суток пути.
Отчаявшийся Саим схватил Аладона за пояс.
— Ты собираешься ориентироваться по мачте? — спросил он. — Сколько времени мы сможем ее видеть?
— Недолго.
— А потом…
— Потом мы будем видеть ее отражение на облаках.
— А потом?
Аладон поднял ладони к небу.
— Босиаф милостив.
— По каким ориентирам ты собираешься идти через сутки? На запах чьих костей, я тебя спрашиваю?
— Мир не велик, — объяснил Аладон. — Когда-нибудь доберемся.
— Спустимся в низину — так и будем ходить кругами по ветряным коридорам.
— Короче, фарианин…
Саим огляделся по сторонам, будто за каждым камнем на побережье сидели вражеские разведчики. Кроме Янцы, увлеченной верблюжьей упряжью на подъеме горы, да заваленного набок корабля, ни единого признака жизни в округе не наблюдалось.
— Твой Босиаф, — прошептал Саим, — примет жертву от фарианина?
— Если б Босиаф враждовал с Фареем, — рассудил Аладон, — наши люди давно бы передушили друг друга.
— Отлично, — Саим указал рукой на корабль, — в нижних трюмах разлита огненная вода. Море… Переливается радугой. Как думаешь, долго будет коптить небо мокрый корабль? Если Босиаф примет мою жертву — столб огня за спиной будет ориентиром на сутки дольше.
Аладон прикинул размеры корабля и одобрительно кивнул.
— Море, значит… Дело говоришь. Стоит попробовать.
Удивительно, что дремучие предрассудки принято считать прерогативой низкоразвитых цивилизаций. Скорее наоборот, цивилизация без предрассудков должна вызывать подозрение. Никто не скажет, что бонтуанская цивилизация недоразвита или в чем-то неполноценна. Отнюдь. Однако по количеству предрассудков на отрезок истории ее пока никто не переплюнул. Вот хотя бы, к примеру: цивилизация не способна достичь своего апогея, реализовать весь заложенный в ней потенциал, покуда в ее историческом прошлом существуют белые пятна. В цивилизованном Ареале это утверждение называется «аритаборской паранойей» — чистейший предрассудок. Многие цивилизации достигали апогея, имея столько белых пятен истории, что приверженцы бонтуанской концепции не поймут, каким образом они, собственно, живы. Особенно это относится к фактурному этапу развития, где однозначных суждений вообще быть не может: счастливая судьба или злой рок? Кто сказал, что талантливый математик не мог бы стать гениальным художником? Фактура в начале развития сама по себе одно большое белое пятно, но… Только не для бонтуанцев. Эти искатели истины имеют одну характерную черту, интернациональную по сути, которая им позволяет находить единомышленников в любой среде. Эту черту можно сформулировать одним мировоззренческим постулатом: ничто не есть истина, но истина все-таки есть.
Стандартный бонтуанский тип землянина будет иметь следующие свойства: в бога не верю, пока не увижу, в НЛО не верю, пока не пощупаю и вообще, делом надо заниматься, а не фантастику продвинутую читать. Такому человеку будет легче перекопать гору, чем поверить, что золотых самородков в ней нет, поскольку лопата представляет для него большую исследовательскую ценность, нежели печальный опыт прошлых поколений.
Историческая ситуация сложилась так, что нынешняя генерация бонтуанцев — не раса, не расовая группа и даже не «террариум единомышленников». Это состояние души, менталитет, врожденная предрасположенность, начало которой было положено аритаборскими изгнанниками. Будучи по природе исконными аритаборцами и внешне от посредников не отличаясь, они утратили классические посреднические свойства и пережили длительную мутацию. К тому же рассыпались по всему Ареалу и как следует перемешались в родственных расовых группах. Фактурологические школы, традиции которых берут начало со времен Гарваля, есть еще один классический предрассудок, который, с одной стороны, мало-мальски систематизирует этот пестрый бонтуанский базар, а с другой — служит неким искусственным наполнителем исторических провалов. От естественной истории фактуры этот синтетический материал отличается так же, как собственная шкура от одежды — сама линяет, когда положено, а шуба — попробуй каждый сезон менять да еще следить, чтобы по размеру подходила.