Фантастические тетради - Страница 239

239

Согласно бонтуанским хроникам, изгнанные из Аритабора хулиганы быстро приспособились к статусу диссидентствующих проповедников и пустились во все стороны света; однако горячей идейной поддержки не получили и в большинстве своем посвятили жизнь бесплодным попыткам рассчитаться с Аритабором. Но среди них нашлись существа особого рода, которые, покинув родину, не утратили свойств классических посредников и готовы были посвятить себя тому, чтобы окончательно разобраться в причинах произошедшего. Именно их занесло в никому не известную планетарную зону, которая позже стала называться Системой Гарваля и дала начало фактурологии Ареала. Не могу сказать точно, что за Гарваль здесь имеется в виду: слово явно аритаборского происхождения и переводится примерно как «первоступень». Впрочем, возможно, с других языков оно переводится иначе. Не исключено, что это псевдоним одного из исследователей или название живых существ обнаруженной ими фауны, которые тоже стали называться гарвами. Некоторые невежды до сих пор убеждены, что название школы произошло от науки гарвалистики. Но не будем раньше времени ставить лошадь позади телеги. Пойдем по порядку.

Внимание исследователей в системе Гарваля привлекла естественная фактура одной из планет. Здесь наблюдалась полная идиллия природы: мягкий климат, изобилие растительности, многообразие фауны — рай, да и только. А главное — лысые упитанные «мартышки», ленивые и добродушные, которые прекрасно лазали по деревьям, бегали, плавали, ели что попало, проявляли к пришельцам искренний интерес, а главное — обладали хорошо мутирующим гуманоидным биотипом. Они, то есть гарвы, стали первыми подопытными фактуриалами, в результате чего отвратительно кончили, но это уже следующая история.

Зверюшки-гарвы прекрасно обучались… ходить на задних лапах, выпрашивать лакомство и адекватно реагировали на все, что могли предложить им пришельцы. Фенотип менялся потрясающе легко: одни обрастали шерстью; другие обзаводились перепонками на лапах; у третьих отваливались хвосты, и они мало чем отличались от опекунов. Но зверюшки-гарвы оставались зверюшками даже в самых жестоких опытах. Молодые фактурологи шли на отчаянные эксперименты, прививая подопечным собственные генетические возможности, — гарвы немножко умнели, их язык, состоящий сплошь из мычаний и рычаний, был не столь уж беден, он вполне идентично ложился в речь, в эту речь кое-как удавалось привить пару новых понятий. Ученый гарв мог без особого напряжения сложить и умножить, пожаловаться на жизнь и попросить класть в пищу больше свежих фруктов. Но следующее поколение опять рычало и мычало. Бонтуанцы не могли понять, в чем дело. Микрополярное включение — удачнее не бывает, мутация работает великолепно, но генетическая структура гуманоида не только не толкала вперед, а, напротив, деградировала. Новоиспеченные гарвы-интеллектуалы норовили забраться на дерево всякий раз, когда исследователь оставлял их в покое.

Прояснение ситуации наступило лишь после того, как бонтуанцы раз и навсегда сформулировали для себя (да и для всей остальной науки), в чем же заключается принципиальное отличие высокоразвитого животного от низкоразвитого гуманоида. Точнее, из длинного списка отличий вычеркнули все, кроме одного-единственного — потенциальной способности к расширению информации. Свойство этого уровня развития стало называться реактивным, или экстрамутагенным. Тогда же оформились основные направления МВС! и реактивный мутаген занял в ней свое законное место.

Цель была ясна, задача сформулирована, и самый умный гарв снова был спущен с дерева для научных экспериментов, которые теперь носили вполне конкретное название — искусственная стимуляция экстрамутагена, по-русски говоря, насильственное расширение возможности информационных усвоений, заложенной в этом чрезвычайно милом, но очень замученном существе. Существо же, надо отдать ему должное, сопротивлялось достойно. Можно сказать, применило всю природную хитрость для того, чтобы обрушить на корню экстрамутагенную теорию. Оно прекрасно усвоило понятия «вода», «огонь», «еда», но ему было глубоко безразлично, по каким физическим законам эти вещества образуются; оно знало сто один способ, как открыть коробку с лакомством, но открывать пустую коробку ради удовольствия разобраться с хитростями замка — ни за что. Бонтуанцы уже тогда насторожились: гарвы без труда решали головоломки, но при одном условии: если за ними стояло что-то необходимое, достойное, из ряда непререкаемых ценностей, таких как сочный фрукт, самка или детеныш, попавший в ловушку. Если речь шла о том, чтобы посадить в почву семечко и вырастить фруктовое дерево, — гарв об этом слышать не хотел, он моментально съедал семена и был доволен, несмотря на то, что в ближайшее время за такую глупость ему предстояло сильно поголодать. Единственным убедительным стимулом оказалась дубина. Эта самая дубина, совместно с плеткой и палкой, обучила-таки несколько поколений гарвов выращивать корм. Благо бонтуанцы за время экспериментов изрядно потоптали планету и начисто истребили многие виды растений, позволяющие жить в сытости круглый год. Процесс пошел. Но, вернувшись на планету гарвов некоторое время спустя, фактурологи застали ужасающую картину — вымирающее поголовье бездельников. Исчезла дубина — чуть было не исчезли и сами гарвы. Едва-едва удалось откачать последних оставшихся в живых особей. Вытоптанные деревья были посажены на место и окрепшие зверьки с удовольствием на них взобрались.

239