Альберт продолжал молчаливо беспомощно барахтаться в снегу, не пытаясь даже треснуть по физиономии обидчика.
— Не можешь найти для себя достойного оправдания? Если ты действительно способен что-то сделать, сделай это для своего спасения, но не смей требовать от меня веры!
— Я это делаю не для себя, — пропищал Альберт.
— А для кого? Для своих фантазий? Или я все-таки не твоя фантазия?
— Я был искренен с тобой, как последний землянин.
— Ты врал, как последняя мадиста, — обрушился на него Голл.
— Мне надо уйти из ЦИФа. Если ты уверен в своей правоте, почему боишься отпустить меня? Вот увидишь, твоя пустошь пройдет мимо. Вот увидишь!
— Катись, — оттолкнул его Голл и повалился на снег, — проваливай, куда хочешь.
— Ты должен мне помочь, — Альба неуверенно поднялся на ноги.
— Что? Так я — не единственная галлюцинация, которая отбилась от рук? Ты уже не в состоянии убраться самостоятельно?
— А что будет с вами?
— Единственное, что ты можешь сделать, — это нажаловаться на меня дядюшке Ло. Знаешь, что я тебе скажу, как недоделанный человек недоделанному мадисте, — все секреты твоих эффектных фокусов здесь были известны задолго до того, как ты начал корчить из себя дебила. Ты думаешь, превратил вишню в сосну и все? Самоутвердился? Даже если ты пересадишь ее корнями вверх. Даже если ты поставишь на дыбы всю Вселенную — я и тогда тебе не поверю, потому что ты врун и трепло. Такой же врун и трепло, как твой отец.
Не устояв на ногах, Альба упал на снег и указал на голые кусты, высаженные вдоль задней стены сарая:
— Там кто-то есть…
Метрах в двадцати от них сквозь лысые ветки действительно просматривалось нечто инородное на фоне темной стены. Голли пригляделся, но ничего не ответил. За кустами у стены сарая стоял собственной персоной дядюшка Гренс, с отрешенным безумством взирая на происходящее. И в тот момент Голли отдал бы все на свете за то, чтобы единственный раз в жизни эта неожиданная реальность оказалась галлюцинацией.
Дядюшка Гренс все-таки вынужден был возобновить не вовремя прерванный спуск в нижний павильон, утомительный, а главное, унизительный для своего отшельнического достоинства. Но прежде чем он осознанно решился на этот шаг, прошло немало дней, и небо заповедника на заре окрасилось в кровавый цвет, не характерный даже для его апокалиптических фантазий.
Он прошелся по поляне вокруг особняка Матлина, несколько раз прокричал «ау». Но, не дождавшись ответа, был вынужден подняться в рабочую комнату на второй этаж, где бледно-желтым эфирным свечением тлело нечто огромное, взрывоопасное, ядовитое, то, что Феликс привык называть панорамой и через которое (Гренс это знал наверняка) был выход на связь со всеми закоулками ЦИФа.
— Але, — прошептал он, — я знаю, что ты меня слышишь. Выйди поговорить.
Панорама не шевельнулась, а Гренс опустился перед ней на колени и горько заплакал.
Феликса в ЦИФе как раз таки не было, но как только ему стало известно, кто сидит и плачет на полу его особняка, он примчался сей же момент, не пытаясь выяснить, что произошло, чтобы не травмировать и без того подавленного Гренса.
— Я дождался, — сообщил Гренс, — когда мальчики, наконец, уснут… Я пообещал им не делать глупостей. Теперь ты мне пообещай.
Матлин кивнул в ответ, будто заранее был согласен на все.
— Голли мне сказал, что ты надеялся… — Гренс покряхтел, пощупал себя за бороду, почесал затылок, пока у него не сложилось впечатление, что все внимание Матлина без остатка нацелено только на следующую фразу. — Спасибо тебе за надежду, хоть она оказалась напрасной.
— Что с Альбой? — испугался Матлин.
— С Альбой? Они оба не в себе. Я затрудняюсь сказать, кто больше. Вчера мы чуть не потеряли Альберта, — сегодня я уже опасаюсь за рассудок Голли.
— Что? Что значит «чуть не потеряли»? Это нормальная потеря сознания или… был яркий свет, когда вы «теряли» его?
Гренс отмахнулся, дав понять, что не собирается переживать заново этот неприятный момент, а тем более выслушивать его научное объяснение.
— Он тебе больше не достанется. Можешь забыть о нем. Голли сказал, что не даст ему просто так «покончить» с собой. Знаешь, что ответил этот мальчик? «Я не с собой собираюсь покончить, а с тем кошмаром, который меня окружает». Скажи, пожалуйста, ученый человек, этот ребенок однажды просто растворится в воздухе и больше ничего не будет?
— Я сразу предупредил тебя, кто он, — спокойно ответил Матлин, и это спокойствие чуть было не стоило ему скандала, — спасло лишь полное отсутствие сил у Гренса, который не был уверен даже в том, что сможет самостоятельно подняться с пола, из красной полосы вечернего солнца.
— Ах, Альберт, Альберт… — бормотал он. — Если бы я только знал, как добраться до твоего отца. Что же мы натворили…
— Я должен увидеться с ним.
— Зачем? — удивился Гренс.
— Может, я смогу сделать то, что не получилось у вас с Голли…
— Ты хочешь отговорить его «покончить с кошмаром»?
— Терять уже нечего.
— Есть, — возразил Гренс, — еще как есть… Его добрую память о тебе. Больше ты от него ничего не получишь. Это тебе не Андрюша Короед, которого можно замучить до смерти, вытащить с того света и снова замучить. Этот мальчик, может быть, не знает, чего хочет, зато точно знает, чего не хочет. У меня сложилось впечатление, что он не хочет жить, и я его прекрасно понимаю… даже в чем-то завидую. А вообще-то… — Гренс со скрипом поднялся на ноги, — я должен вернуться к рассвету. Единственное, что могу посоветовать тебе по старой дружбе, — расспроси моего засранца. Как следует допроси. Чаще всего он, конечно, обманывает. Найди способ заставить его говорить правду. — Он так же скрипя, развернулся и поковылял к лестнице.