Фантастические тетради - Страница 200

200

— Смогу, — признался Альба, — ты начинаешь злоупотреблять моим покладистым характером. Эти дешевые трюки могут выдать тайну, о которой никто знать не должен.

— Последний раз… не бойся, за деревом все равно никто не наблюдает.

Они устроились на скамейке, будто в ожидании чуда, и замолчали. Но Голли распирало от нетерпения и любопытства.

— Я тебе не мешаю?

— Мне? — переспросил Альба. — Вовсе нет.

— Ты так задумался, будто сочиняешь стихотворение.

— Если я начну думать, сочиняя стихотворение, не свяжу и двух слов.

— А прозу ты не пробовал сочинять?

— Нет, — Альба поморщился от отвращения, — это не для меня.

— Вот отец, допустим, прозаик. Тоже хорошее творчество. Правда, от этого он возомнил себя летописцем.

— Правильно, — согласился он, — проза не похожа на творчество, отчеты… вот и все. Мне не перед кем отчитываться.

— Феликс изучил всю твою тетрадь. Ему понравилось.

— Я рад.

— Он сказал, что отец прав, — что-то есть в твоих стихах… неземное. Только он не может понять что.

— И не поймет, — вздохнул Альба, — потому что стихи как раз и есть моя единственная точка соприкосновения с тем, что он называет «земным».

— А рисунки?

— При чем здесь рисунки? Это всего лишь способ понять, что получилось. Я ведь не могу доверять только человеческим ощущениям. Они, ты же сам знаешь, как обманывают. У меня свои органы чувств.

— Что ты анализируешь этими органами?

— Я же говорил, фальшь.

— В самом деле? В белых цветах тоже может быть фальшь?

— В цветах может быть все. Абсолютно все. Я не буду объяснять. Во-первых, ты все равно не поймешь, а во-вторых, ты ведь мне не объяснил, почему твой корабль оказался в Хаброне. Ты мне ничегошеньки не объяснил.

— Ты ведь не хочешь понимать мой язык, а как это переводится на твой… я не знаю.

— Знаешь. Просто считаешь меня дебилом.

— Я считаю, что мы все поторопились, поэтому наделали глупостей…

— Нет, нет! — запротестовал Альба. — Ты не должен так говорить. Я сам один во всем виноват. И не хочу переложить на вас вину, а только прошу помочь мне. Я сроду никого ни о чем не просил, но теперь это в ваших интересах. Мне надо только понять. Дальше я сам справлюсь.

— А если не поймешь?

— Значит, так и буду сидеть на скамейке, наблюдать, как все рушится вокруг.

— Расскажи мне о Хаброне. Как тебе удалось из него выбраться?

— Это не зрелищно.

— Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Что было с тобой в «часах», вспомни.

— Ничего.

— Там действительно отсутствует время-пространство?

— Чудак акрусианин. Я же сказал, там нет ничего. Чтобы появилось время — надо иметь точку отсчета, чтобы поставить эту точку — надо иметь пространство. Чтобы сделать пространство — нужно время.

— Как же ты это делал? Откуда брал точку?

— Из себя, откуда ж еще… если больше ничего нет.

— Сколько раз ты это проделывал?

— Не помню. Надо посмотреть по медицинской карте. Это не трудно. Трудно потом, когда склонится над тобой какая-нибудь рожа в чепчике и скажет: «Ой, Альбертик очнулся!» Чувствуешь себя кретином.

— Наверно, ты сильно им надоел?

— Они мне надоели еще больше.

— Тебя когда-нибудь били?

— За вранье. Вернее, когда им казалось, что я обманываю.

— Глупо, — возмутился Голл, — бить мадисту за вранье — все равно что наказывать дерево за то, что оно растет не корнями к небу.

— Тебя так уж точно лупили чаще.

— Это совсем другое. Меня лупили ни за что. Это зависело не от моего поведения, а от настроения отца.

— Ты был нормальным ребенком, акрусианин?

— Не очень-то хорошим. А ты?

— А я никогда им не был.

— Не был или не помнишь?

— Сказать тебе честно? Это одно и то же.

— Тебе не страшно с этим жить?

— Мне страшно оттого, что я не понимаю, зачем живешь ты? Затем, чтобы дождаться момента и убраться в свою пустоту? Почему вы все существуете лишь для того, чтобы погубить себя? Зачем вы стараетесь разрушить то, что не вами создано, разрушить гармонию, для того чтобы убедиться в том, что она существует? Пока на вишне не вырастут шишки, ты не поверишь, что это вишня?

— Лучше ты мне объясни… если Аритабор не твое творение, то чье же?

— Того, кто хочет меня погубить. Больше я ничего о нем не знаю. Ты ведь, правда, хочешь спасти меня?

— Альбертик! Этой цивилизации неизвестно сколько лет. В этом поединке мы обречены.

— Нет никаких лет, поверь мне, хоть раз в жизни поверь! Время — это то, чего всегда навалом, — бери, сколько надо, но сделай так, чтобы эта черная дыра не засосала в себя все, что способно жить.

— Ты соображаешь, что говоришь? Это все равно, что мне сейчас выйти с палкой против бомбы.

— О чем мы торгуемся, Голл? Разве у нас есть выбор? Неужели безумство хуже погибели? Посмотри на Ареал. Он ведь оттого и жив до сих пор, что безумен. Других причин нет. Спроси у кого хочешь… Не доверяешь людям — у Баю, у Ксареса спроси… Они спасаются от той же самой пустоты, в которую тебя затягивает.

— Успокойся.

— Разве ты не видишь, что я абсолютно спокоен!? — закричал Альба. — Я так рассчитывал на тебя. После Аритабора ты мне казался единственным спасением…

— Я сделаю что смогу… Если ты успокоишься и выслушаешь.

Альба умолк на полуслове, даже стиснул зубы, чтобы больше не выронить ни единого звука.

— Но тебе придется кое-чем пожертвовать ради этого.

— Я готов, — кивнул Альба, и Голли положил ему руку на плечо, будто опасаясь, что это нематериальное создание может в любой момент унестись на небеса.

200