Фантастические тетради - Страница 110

К оглавлению

110

— Все гудит. Все работает. Лучше скажите, на какую высоту его можно поднять? Десять тысяч, это возможно?

Суф ткнул пальцем в шкалу указателя высот.

— Не позорь меня.

— Кто пилотирует? — послышалось в наушниках. — Дайте связь с пилотом.

— Не стоит его отвлекать. Он первый раз за штурвалом, а здесь пассажиры…

— Как это в первый раз? — обиделся Суф.

Матлин сорвал с себя наушники.

— Мелкое хулиганство — до пятнадцати суток, а умышленный угон — это особая статья, тем более с захватом заложников.

— Ну, почему же мелкое? — обиделся Суф еще больше. — Очень даже не мелкое хулиганство. Никаких заложников я не хватал, сами влезли.

— Не о тебе речь, — рассердился Матлин. — Ты псих. Твое место в психушке, а мне за все отвечать. Я иногда поражаюсь тебе: туда не лезь, сюда не ходи, пинал меня отовсюду, чтоб я пальца себе не обжог, — «моя техника, мне виднее!» А здесь — моя техника! Моя фактура! Дойдет это до тебя когда-нибудь или нет? Здесь мне виднее, что можно, а чего нельзя. Здесь мне решать, как себя вести, и ты не можешь с этим не считаться. Что ты собираешься доказать? Кому ты собираешься доказать? Нашел себе развлечение? Ты знаешь, что твой несчастный Костя-напарник уже…

— Знаю. В штаны наложил. Бегал по всей Москве, жаловался… А теперь помолчи, пока я не выполню разворот. Я из-за твоих воплей ничего не слышу.

Самолет вышел за верхние слои облаков, и яркие лучи наполнили кабину.

— Покажи свои часы, хочу послушать, как они тикают.

— Они не тикают, — Матлин поднес часы к суфову уху, — что, помехи не те? Опять следишь за автоматикой по шумам? Доской приборов пользоваться так и не научился?

Суф отпустил штурвал и отъехал в кресле назад.

— Может, ты меня поучишь? Хоть когда-нибудь? Хоть чему-нибудь?

— Пожалуйста, я могу тебя поучить чувству ответственности, если ты представляешь себе, о чем идет речь?

— За тех, кто в салоне?

— И за них тоже, и за ту несчастную девочку стюардессу, которая, может, не меньше тебя хотела летать, но твоя физиономия стала для нее как раз тем испытанием, к которому ее не могли подготовить. Надень, между прочим, маску. Ты не у себя на болфе.

— Я без нее смотрюсь лучше.

— Ты смотришься, как взрослый дядя-хулиган, отобравший у ребенка велосипед.

— Ты прав, надо быть ростом с этого… Иваныча-командира, а то колени девать некуда.


Матлин выдержал паузу, чтобы сосредоточиться и уложить в одну фразу все, что накопилось за сегодняшний день, а также за многие предыдущие; но как только замолчал, поймал себя на том, что напряженно вслушивается в гул, стараясь расслышать в нем хоть что-нибудь, кроме сплошного монотонного звука. Эта монотонность для его уха по-прежнему оставалась нерасчленимой на составляющие…

— Ты ведешь себя, как мадиста. Затеваешь какую-то дурацкую игру, люди в ней — ничто, мусор, несмотря на то, что ты изо всех сил стараешься им подражать. Только ты не забывай, родной, что я тоже человек. Ты мог с этим не считаться там, — Матлин указал пальцем вверх, — но здесь, прости, работает моя этика, даже если она тебя не устраивает. Ты — пришелец, чужак, закосивший под человека и опять же только я могу определить, насколько натурально это у тебя получилось. Да, ты прекрасно разобрался в технике, ты научился говорить, ты даже стал прикидываться, что спишь по ночам и одеяло натягиваешь на уши, но ты никогда не сможешь почувствовать то, что чувствую я, что пережила эта девочка… А она, между прочим, ходит сейчас по салону, разносит минералку и успокаивает пассажиров, и ты никогда не узнаешь, что творится с ней на самом деле. Ты никогда не поймешь своего несчастного Костика, какой ценой ему далась эта летная практика и как ему теперь сажать за штурвал своих будущих курсантов. Если они, конечно, будут.

— Я же предупредил его.

— А если б я также покувыркался на твоем болфе?

— Ты уже покувыркался на моем болфе со своей мадистой. Я же не побежал на тебя жаловаться бонтуанцам.

— Ладно, ты знаешь, мне тоже в свое время досталось, в том числе от тебя. Но я понимал, кто я и где я. Хотя бы то, что я не у себя дома. То, чего ты понять не в состоянии. И если тебе в кайф об людей вытирать ноги, тебе придется прежде всего их вытереть об меня, а я, учти, не горю желанием тебе это позволить. Ты можешь лететь ко всем чертям, на чем угодно, но пока ты не поймешь и не почувствуешь то, что чувствую я, — ты здесь пришелец… и не более того…

Суф фыркнул несколько раз подряд.

— И не смей на меня фырчать!

— Я не фырчу. Мне смешно.

— Чего? С чего ты взял, что тебе может быть смешно? Ты разве знаешь, что это такое?

— Я бы никогда не узнал, если бы не познакомился с одним причмокнутым бонтуанским фактуриалом.

— Каким?

— Причмокнутым.

— От какого слова это у тебя получилось?

— Сам догадайся.

Матлин отвернулся, чтобы Суф не видел его улыбки, спрятанной за воротник, но не выдержал и расхохотался. А вскоре заметил, что суфовы пофыркивания, посвистывания выровнялись в низкий раскатистый хохот. Полет проходил прекрасно. Солнце светило. Небо было чистейшей синевы, а облака — мягчайшей ватой, в которую не страшно было упасть. Все в этом мире было на удивление хорошо. И в том мире — ничуть не хуже, уже появилась надежда на то, что когда-нибудь удастся связать эти два удивительных мира во что-то еще более удивительное, потому что сейчас они были в расцвете сил своей первой жизни, молоды, нахальны, счастливы и ржали в два голоса до тех пор, пока перед ними, прямо по курсу не образовался черный овал. Овал быстро увеличивался в размере и надвигался на них.

110